Я стояла и, заложив руки за спину, обижалась.
- Ну ты и ду-ура. Ты что-о? Не понима-аешь? – Клякса растягивала слова и махала над моей головой пальцем. Длинным и бледным, похожим на червяка. По спине пробежали мурашки и я едва совладала с собой. Однако Клякса заметила мои вздрогнувшие плечи и, не понимая причину, решила, будто я смеюсь. На меня посыпался еще больший град назиданий.
Мне было глубоко наплевать – ну, подумаешь – пара ворон. Кто бы заметил? Никому не нравиться эта шайка. А что до лис… Сами виноваты! Нечего кичиться – чистокро-овные они. У меня перья… кхм, простите, волосы дыбом встают на голове, когда слышу их тявканье. Клякса резко развернулась и обратилась к зашедшему в кабинет старейшине. Я улучила момент и, бросив «Извинитеябольшетакнебудуможнояпойдуспасибо», выскочила за дверь. Клякса была слишком занята и слишком привыкла к моим выходкам ,что бы что-либо предпринять. Я выдохнула и, зайдя по дороге в свою комнату и оставив там сумку с учебниками, побежала из здания Академии. Оказавшись во дворе, я смешалась с толпой детей и полчасика невинно и прилежно бегала вместе с другими. Лисы. Они не любят меня – бояться. К тому же у них свой «клуб», куда они берут только «чистокровных, кои не запятнали себя чужим пером». Не понимаю, причем тут перо. Наверняка из-за меня и Вивиан.
- Эва!
Я обернулась на бегу и, не уследив, врезалась в какого-то парня. Он взглянул на меня исподлобья взглядом волка и тут же исчез в толпе. Я даже не успела извиниться.
Я встряхнула головой и направилась к высокой белокурой девочке лет пятнадцати.
- Ева. Меня зовут Ева, - едко, по слогам произнесла я. Бесят уже, на самом деле.
- Эва звучит куда лучше. Чище, - прищурив бледно-голубые глаза, она сделала ударение на последнее слово.
Я сжала кулаки, и она поспешно оглянулась назад – за спиной её стояло около пяти фигурок девчушек. Все рыжие, как из-под штампа. Ну конечно, лиса-альбинос – это супер-классно и модно. Все хотят быть альбиносами и плевать, что это мутация – это круто! Я напустила на себя равнодушие и взглянула ей в глаза – этот цвет мне никогда не нравился. У неё могли бы быть красивые глаза, но «гены» родителей оказались равносильны – ярко-голубой, возможно от матери, против шоколадного цвета отца. Получилось некое смешение – голубой поблек и выцвел, зато у него появился коричневатый, похожий на ржавчину налет. Я вообще удивляюсь, почему у неё глаза не красные. Хотя лисой красные. И вообще, как такое… существо может держать в своих руках целую… ну не знаю, можно даже сказать, секту. Циссилия, как она любила себя называть, или Цеска, как окрестили мы её, просто использовала кучку наивных рыжих лисят в своих целях.
- Где твоя подруга? – дружелюбно спросила она, и я напряглась – ничего хорошего это не сулило.
- В больничном крыле… - мое недоверие сменилось тревогой.
- Ааа, ну иди, а то я боялась, что это правда, - равнодушно бросила она, но в блеклых её глазках было напряжение. Она боялась ,что я не клюну. А я растерялась и сыграла не по их плану.
- Что? – с недоумением спросила я. Она тоже не поняла моего высказывания, потому что сказала:
- Ну, что она пошла к «тарелке». Хочет встать на крыло…
- У неё же рука сломала, - я уставилась на Цеску как на сумасшедшую.
- Вот и мы о том, - наконец подала голос «секта». Все эти пять человек редко подавали голос, имели одно мнение – за Цеску – и отвечали даже односложно, почти не вникая в суть беседы. Мы обычно сопоставляли их всех с одним человеком и говорили о них как о «шайке», «лисах» и т.п.
Итак, Вивиан со сломанной рукой решила спрыгнуть с «тарелки». Более бредовой версии придумать нельзя. Я обдумала её уже по дороге к тарелке. А потом было поздно.
Я мало помню то, что там произошло. Я отлично помню, что выцарапала глаз Цеске. И еще помню визг. Вив, моя дорогая, моя самая лучшая подруга, подала, неуклюже размахивая руками. Какого черта они притащили её туда? Могли просто прямо сказать мне, что я их (ха!) не устраиваю. Глухой удар о воду и мы, внезапно замеревшие, испуганные. Я в крови, лицо Цески в крови – когда она успела обернуться? Она тихонько завывает, держась за левую щеку и прижав изо всех сил левую руку к глазу. Точнее, к глазнице. Твое лис стоят у самого края, обе – зажмурившись и прижав уши к голове. Еще двое вцепились мне в ключицы и тянут. Я уже не сопротивляюсь, я просто замерла и, кажется, даже дыхание задержала. Мне казалось это я, я падаю и ударяюсь в воду. Кувшинки в пруду взметаются и, поддаваясь волнам, колыхаются в стороны. Это я виновата, я, я и только я.
Казнь – это страшно. С тех пор как люди захватили власть, они объявили сидов и зооморфов вне закона. И тогда те, кто смог, ушли. А остальных постигла смерть. Настоящая, обыкновенная. После окончания Великой войны с Бездушными – боже!, это случилось! – старейшины сняли Бессмертие с нас всех. И теперь смерть – это смерть.
Мне всего двенадцать и я приговорена. Уже. Я помню, как Цеска – с повязкой на глазу, бледная и жалкая – сидела на грязной соломе в темной камере и плакала. Её голос раздражал меня. Царапины на лице и укусы на плечах и шее болели и их щипало. Это еще больше раздражало меня. Казалось бы… На самом деле я просто сидела и перебирала пальцами перо. О, как я могла сейчас хотя бы думать? Я боялась думать, потому что мысли мои возвращались к ней. Я боялась спать, потому что в кромешной темноте сна снова и снова я слышала этот звук – глухой удар о воду. Ни вскрика, не визга. Она просто ушла. Как будто вышла и скоро должна прийти обратно. Должна вернуться.
Темно-бурое, с охристой каймой, длинное маховое перо степного орла. Гладкая поверхность, блестящая и податливая. Последний подарок от Вивиан. Незадолго до того мы сделали брелки из собственных перьев и подарили друг другу. На память. Знала ли она тогда, что спустя всего пару дней… Говорят, смерть чувствуешь. Ей удалось избежать смерти однажды, когда на неё напали редкие теперь остатки Бездушных. Всего две пчелы в окрестностях Города Драконов. Всего пара взмахов крыльев, один залп магии. Она упала и пролетавший мимо жрец, успевший её спасти от смертоносных жал, едва смог прикоснуться к ней и перелом лечили уже люди. Смысл? Пара секунд или два месяца?... Люди глупы.
Я вдруг очнулась. Ото сна, от оцепенения… не знаю, от чего. Я просто поняла, что мне нужно идти. Идти – искать Ви. Она просто вышла, просто заблудилась. Я поднялась на ноги и, волоча тяжелую цепь, подошла к оконцу.
Люди глупы. Дети. Мы всего лишь дети, а они бояться нас, как огня. Я для них – убийца. Я закована в цепи, как заядлый серийный маньяк. Им дай только повод – и они уже ведут тебя на казнь. Ты для них – напоминание о том, что когда-то был их союзником, а значит – они были слишком слабы для борьбы в одиночку. Они стыдятся и ненавидят нас. Я чувствую их ненависть кожей, я слышу её, её привкус горчит на языке, я слышу их голоса и в них – угадали – в них ненависть. Я всего лишь ребенок и ничего не сделала им. Они ненавидят меня за моих предков. За тени, встающие за моей спиной. За горящие зеленые и желтые глаза этих теней. Что им я? Я всего лишь существо, уничтожив которое они надеяться уничтожить тени. Наивные.
Было прекрасное солнечное утро. Последний день весны. Воздух напоен запахом весны. Уходя, она оставила свой последний привет. В городе Драконов цветут вишни. Нежно-розовые лепестки опадают, оставляя в воздухе легкий, ненавязчивый аромат. Я всегда удивлялась этому. Столько деревьев, на них огромное количество цветов. И запах, такой легкий, поверхностный.
Сегодня я особенно глубоко вдыхаю аромат весны. Сегодня – мой последний день. Угрюмый стражник ведет нас вереницей, скованных – они бояться, что мы убежим. Тут вся Академия! Боже, как много нас… И каждый знает, что стоит ему едва-едва провиниться и его ждет то же самое. Я отлично помню приговор.
« - Мы позволили вам жить. Мы дали вам кров и пищу. Мы даем вам знания и стараемся направить на истинный путь. Вы, дети диких народов, полуживотных, полулюдей. Вы, потомки крылатых убийц… - судья не запнулся, нет. Он лишь смерил нас взглядом, полным той самой ненависти, - вы считаете, что достойны жить? МЫ, только МЫ, позволили вам жить. И вы подвели нас. Мы отнимает ваше право жить. Приговор обжалованию не подлежит!»
Я поставила ногу на первую ступеньку. Это место… На севере города, рядом с домом судьи и, по совместительству, городским судом, у подножия лестницы которого грозные каменные львы оскалили пасти и ждут новых жертв. Мы с Вив любили бывать тут – высокая стена чуть правее плахи с гильотиной была нашим любимым местом для игр. Мы не бывали там только после казнь. Ужасный вид обезглавленного человека пугал и отталкивал нас. Мы не любили чужой смерти. Были. Сегодня я буду обедом для палача, а Ви… Она уже ждем меня там, за чертой, в объятьях небесной лисы. Все мы дети её. Так верили наши предки. Просто однажды оборотень и его возлюбленная -друидка нарушили некий закон. Пошли против воли богов – небесной лисы и небесного тигра. Они живут там, за облаками. Они ждут нас в конце нашего пути. И боги отказались от них. Они лишили их лисьей и кошачьей сущности. И появились люди. Так гласят наши легенды. Сиды – гордые нарциссы, считали, что быть земными животными – низко. Их привлекали птицы, и они поплатились своими сущностями за простые крылья.
Клойд – староста нашего отделения – стоял, бледный и внезапно ставший высоким и серьезным, отбросив всю свою веселость и чувство юмора. Он нравился мне, да. Он всегда мог поддержать в трудную минуту, помочь советом или делом. Он не раз выручал меня и не только меня. Его привычка весело подмигивать и щелкать пальцами была всем известна. Он сид. Чистокровный, но без завышенной самооценки. Он был бы самым лучшим жрецом, но люди… Люди сломали жизнь всем нам. Ему было всего шестнадцать, а сейчас он казался мне стариком.
Клякса – наша заведующая – прижала меня к себе. Нет, только не это. Поругай меня, потряси пальцем, сочини длинную нотацию. Назови меня ду-урой, спроси, понима-аю ли я. Растягивай привычно слова, делай что-то, что успокоило бы меня! Ну же!
Если ты сейчас заплачешь, у меня начнется истерика. Я пытаюсь сориентироваться, понять, но мир плывет и тает на глазах. Такое же ощущение, когда впервые встаешь на крыло. Падаешь, падаешь, а потом – оп! – и вдруг ты чувствуешь воздух крыльями. Чувствуешь каждым перышком. Слегка наклоняешь левое крыло и вот ты уже описываешь круг. И земля под тобой – как на ладони. Но это длиться пара секунд – потом наступает восторг. Дикий, необузданный восторг от полета, от ощущения собственной свободы и независимости от земли. Ты словно ветер. Ты легок и бесшумен. Степной орел всего немного мельче беркута и почти такого же окраса. Только у меня подкрылья и хвост – с белой полосой, а Вивиан перья были с охристой каймой. Это прошло бы. Это признаки «юности». Но теперь… Теперь это никогда не пройдет.
Я глубоко вздыхаю. Лишь бы я была первой. Не хочу смотреть, как их одну за другой… Но увы. Цеску ведут первой. Она плачет. И смотрит на меня. Почему на меня? Не смотри, не смотри на меня! Единственный, бледно-голубой, с ржавым налетом, глаз, сверлит меня, и я чувствую, что сейчас отключусь. Ну и отлично.